Считается, что это самое сложное
восхождение из тех, которыми я руководил. Может
быть, это так.
На стене пика Таджикистан (Памир) я поручил
первый трехсотметровый участок пройти мастерам
спорта Шацкому и Наугольному - фирновые крутые
склоны в основании стены. Они прошли, я
приблизился к передовой двойке и спросил, устали
они или нет. Они не устали и попросили разрешения
идти дальше. Но я собрал всех на скалах. Конечно,
встать рядом мы не смогли, но было слышно.
Это было уже совсем по-особому. Суета осталась
внизу. В первый раз на душе спокойно от всяких
спешек. Голова чиста, как воздух, затопивший
долину между подошвами моих ботинок и уже
далекой землей. Памирские ледники на высотах
четыре-четыре с половиной тысячи метров
освобождаются от снега к концу августа. Был еще
только конец июля, и ледник был закрыт. С высоты
хорошо видно, как снег просел на месте трещин и
больших разрывов. Мы смотрели вниз на свой след,
как с борта только что взлетевшего самолета. И на
два километра стена уходила над нами вверх. Это
был наш маршрут.
Он начинался на высоте четыре тысячи пятьсот
метров и закончился на шести с половиной тысячах
(6618 метров). Поверьте, что стенная работа на таких
высотах довольно утомительна.
Я начал собрание: "Залиханов, что у тебя?" Он
отвечал: "Восемнадцать карабинов, шесть
ледовых крючьев, пять горизонтальных и пять
вертикальных скальных крючьев, один скальный
молоток, два зажима..." Я проверял без списка.
Нельзя на такой стене возиться с бумажками.
Напряжение было так велико, что и теперь я точно
помню, что было в рюкзаке у каждого из восьмерых...
"Баранья ляжка и кусок балкарского сыра", -
закончил перечисление Залиханов. А надо вам
сказать, что не могли мы рассчитывать, что
удастся нам собраться вместе, поэтому продукты у
каждого в рюкзаке были подобраны в соответствии
с его вкусом. Мы старались во всем сделать как
можно больше приятного друг другу, как малые
дети, которые играют в очень вежливых взрослых,
или, как влюбленные, старались: что угадать из
желаний другого. Этот стиль поведения был для нас
самый выгодный и самый приятный.
Я подумал о расстановке сил. Конечно, я не раз об
этом думал, но теперь, когда земля уже ушла,
подумал еще раз.
Когда я веду в горы молодых альпинистов, то мы
забиваем крючья через метр или через два. Но вот
по стене идут мастера. Мастера вообще обязаны не
срываться. А если идешь по очень трудному месту,
то чувствуешь, как далек ты от срыва, насколько
надежно держишь себя на стене и какова
возможность здесь для падения. Поэтому я бы
сказал, что для мастера страховка не только в
крючьях и веревках, но и в нем самом - его руках,
ногах и голове. А если он будет ходить по правилам
новичка, то никуда на большой стене не уйдет.
Нельзя увлекаться, рваться ввысь, но и без
увлеченности нельзя пройти трудное место. Вот
почему я считаю, что хорошим альпинистом нельзя
стать быстро. А каждый срыв - большая травма для
характера, для смелости и уверенности, даже если
страховка сработала и тело осталось совсем
целым.
Я шел за Шацким и Наугольным, видел их над собой и
проверял их работу, проверял каждый их крюк и
остался один раз недоволен. Я не хочу сказать, что
обязательно умею бить крючья лучше их (хотя опыт
имею большой), но я был руководителем. На то и
дается один человек в группе, у которого власть,
чтобы думать обо всех тонкостях больше других. Он
берет на себя эту задачу и должен понимать, что
остальные как бы немножко меньше думают, раз есть
руководитель. Так получается невольно, так
устроены люди, особенно когда устанут. Мы тогда
не были усталые, но я понял, что нужно в самом
начале не пропустить неточность. Пришлось мне
остановить передовую двойку и пойти вперед
самому. Ребята не обиделись. Они уже сами
руководили сложными восхождениями. Их опыт не
позволил бы им обидеться, даже если бы я на них
закричал. Но и я себе не позволил этого.
Сменив Шацкого и Наугольного, я пошел вверх в
паре с Гелием Степановым, потом с Мишей
Залихановым. Оба они теперь мастера спорта
международного класса. Они страховали меня, я был
спокоен. Весь остаток дня шел впереди, потому что
на таких скалах менять первого - значит потерять
много времени. Я навешивал веревки, и остальные
поднимались по ним на зажимах. Они смотрели на
меня снизу. Каждый мог идти впереди - все мастера
спорта. На более коротких стенах не принято
слишком часто идти по веревкам на зажимах, но на
такой большой стене (мы рассчитывали ее пройти за
восемь суток) я решил как можно больше экономить
силы людей. Стена была такова, что мы должны были
постепенно использовать весь наш ресурс. Я
следил за тем, чтобы мы находились как можно
ближе все вместе. Но все-таки часто была разница
по высоте и на тридцать и на сорок метров.
Стремясь использовать полнее весь световой день,
мы не знали, где и как кому придется ночевать.
Поэтому я старался обеспечить такой порядок
подъема рюкзаков, чтобы каждый рюкзак находился
поближе от своего хозяина. У каждого в рюкзаке и
накидка-палатка от дождя, и спальный мешок, и
алюминиевая платформочка, которую он должен
подвесить, чтобы, сидя на ней, переночевать. Я все
время высматривал естественные площадки, чтобы
наконец хоть близко собраться всем вместе, но так
ни разу это нам не удалось за все одиннадцать
дней, которые мы провели на стене вместо восьми.
Примусы у нас были по одному на двоих. Поэтому
стремились располагаться парами. Да и вообще
веселее. Погода была хорошая, но на такой высоте
ночью приходилось укрываться накидками -
малейший ветерок сразу охватывал холодом. В
накидке есть окошко. Через него передают еду,
питье, через него можно выглядывать. Если сидишь
боком, то взгляд идет вдоль стены и больше вниз, а
вверх как-то не очень. Но я старался
расположиться так, чтобы смотреть вверх,
разыскивая пути. Бывает это иногда мучительно,
никак не можешь понять, где лучше. Там трещин не
видно, а там вроде бы легко, но свежие царапины от
ударов камней и ветер тянет запахом, который
бывает, если поиграть в "кремушки". Надо не
давать себе измучиться сомнениями, а растить
симпатию к какому-нибудь пути. Хорошо, когда
можно посоветоваться и есть поблизости человек.
Но если и он начинает сомневаться, это уже
слишком много сомнений. Тогда нужно быстро
решать. А решив - идти, потому что самое худшее -
заметаться. Я всегда стараюсь делать как можно
меньше траверсов. Когда идешь прямо вверх, то
глаза и тело вовлекаются в большую хорошую
работу. А когда идешь вбок, то как-то нехорошо на
душе. Вбок идти тяжелее.
Прошло дня три-четыре, и нам казалось (мы говорили
об этом), что идем уже так давно. А к одиннадцатому
дню стали уже забывать, что было, когда мы по этой
стене не шли. Мы привыкли на ней жить, поднимаясь
вверх. Если бы она была еще выше, то шли бы и шли по
ней. Но, конечно, умом я понимал, что наш предел
где-то довольно близко.
Самые сложные участки я проходил сам. Такое уж
есть право у руководителя, если есть силы. Но я
старался, чтобы как можно больше людей поочереди
шли первыми. Каждый из нас пришел сюда, чтобы
почувствовать себя сильным и умным. Надо дать
человеку такую возможность. И, когда он идет
впереди, ему временами бывает так хорошо, и такой
восторг его охватывает, что на несколько дней он
и сильнее, и умнее. Все это, конечно, относится и
ко мне самому.
Обычно мы останавливались на ночлег до темноты. И
пока устраивалось хозяйство, я уходил наверх на
одну веревку. А страховал меня Наугольный. А
кто-нибудь, кто был поближе, готовил ужин и на нас.
Это было очень важно, навесить хотя бы одну
веревку с вечера. Утром, когда все тело было
затекшим и совсем деревянным, нехорошо было
рисковать, я знал из занятий гимнастикой, как
необходимо размяться, прежде чем лезть на
снаряды.
Перед концом стены на самом последнем отвесе мы
попали на монолитные скалы. Здесь можно было
двигаться только на шлямбурных крючьях,
привешивая к ним веревочную лесенку с тремя
дюралевыми перекладинками. Еще за несколько дней
мы обнаружили, что шлямбуры из твердых сплавов,
которыми мы кое-где пользовались, оказались
хрупкими, выкрашивались, ломались, или это камень
оказался слишком крепким.
Что делать? Я чувствовал, что в конце концов может
получиться очень нехорошо. И я хранил один
шлямбур. Не знаю почему показалось мне, что стоит
именно выбрать его из других. Я работал им
осторожно и сохранил его целым к верхнему
участку. Теперь от него зависело, пройдем мы или
нет. И в этом был вопрос уже не только спортивного
успеха, но и гораздо большее. Не знаю, хватило бы у
нас сил или нет спуститься назад по стене. Я уже
говорил, что вбок идти трудно, да было и далеко, а
через вершину мы выходили на простые склоны. Я
бил по шлямбуру так осторожно, как будто он был
стеклянный. Вообще-то я не сторонник шлямбуров.
Ходили же мы без них очень долго на сложные
маршруты. А потом появились шлямбуры, идти можно
было по любому отвесу и любому навесу, пока
хватит сил висеть и колотить молотком. Разве это
альпинизм? Альпинизм - это когда притираешься к
камню и живешь вместе с ним, когда лед, камень и
снег становятся продолжением твоего тела.
Альпинизм - это когда в предельном рывке идешь
прямо вверх и потом с удивлением видишь, что
пальцы в крови. И когда, в своем настроении, не
доказывая никому ничего, знаешь, что в альпинизме
есть смысл.
Почему же я ругаю шлямбур, когда я воспользовался
им в тяжелый момент? Так, наверное, капитаны
парусных кораблей ругали пароходы, но, терпя
бедствие в океане, спускали на воду паровой
катер, чтобы спастись. Они, наверное, были бы не
прочь, чтобы не стало пароходов, превративших
океаны в озера, а парусных капитанов в устаревших
чудаков. Но я верю, человечество защитит и
сохранит альпинизм. Для чего? Я не знаю. Когда мы
выходим в горы, нами руководят не соображения, а
чувства, которые трудно объяснить.
Вернуться: Александр Берман. Среди стихий
Будь на связи
- Email:
- nomad@gmail.ru
- Skype:
- nomadskype
О сайте
Тексты книг о технике туризма, походах, снаряжении, маршрутах, водных путях, горах и пр. Путеводители, карты, туристические справочники и т.д. Активный отдых и туризм за городом и в горах. Cтатьи про снаряжение, путешествия, маршруты.