Алексей РУДОЙ. ПРОШЛОГОДНИЙ СНЕГ

Рудой Алексей Николаевич. Родился в 1952 г., окончил геолого-географический факультет Томского университета. Географ-гляциолог, участвовал в двух Советских антарктических экспедициях, работал на Алтае, Чукотке. Опубликовал около 20 научных работ и пять научно-популярных статей в местной печати. В сборнике «Полярный круг» публикуется впервые. Живет в Томске.

В успех нашего похода к куполу «С» не верил никто: была уже середина января. Одни, меньшинство, считали, что они (то бишь мы), наверное, доползут до своего купола, где-нибудь к середине марта, ну а там — куда они денутся, спасут их самолетами либо наши, либо американцы. Другие, большинство, открыто заявляли: «Что же они (то есть опять-таки мы), дураки, что ли, на ночь глядя в такую даль идти!»

Даже старший мирнинский повар Гена, большой знаток всего на свете, ворчал:

— Ну куда же вы столько продуктов набираете, все равно через месяц назад прибежите! Сколько вам идти? Полторы тысячи. И назад столько же? Ну, считайте сами, это же дальше, чем до Востока! Да вы еще работать собираетесь?! Ну вот! В прошлом году ребята в это же время вышли, и что? Половины не прошли!

Купол «С» — одна из вершин крупнейшего ледораздела Восточной Антарктиды. 75° южной широты, 124° восточной долготы. Ледники текут как реки. И если бассейны рек разделяют водоразделы, то бассейны ледников — ледоразделы. Чем ближе к ледоразделу, тем медленнее «течет» ледяная река, тем древнее лед, залегающий «на дне». И в осевых частях ледоразделов ледниковая толща хранит в себе наиболее полную информацию о климатах — за десятки и сотни тысячелетий.

В середине 70-х годов на куполе «С» была создана летняя полевая база США. Доставка сюда специалистов и оборудования была с немалыми трудностями налажена американской авиацией. Но игра стоила свеч. Французские и американские полярники в течение нескольких лет выполнили здесь интереснейший комплекс наблюдений. Еще интереснее (и труднее) был поход санно-гусеничного поезда от побережья материка до купола «С». Был бы! Неудачей закончился поход австралийцев со станции Кейси, поход французов со станции Дюмон-Дюрвиль.

В январе 1977 г. со станции Мирный к куполу «С» вышел советский санно-гусеничный поезд. Пройдя около тысячи километров и не дойдя чуть более 500 км до американской базы, поезд повернул назад: начиналась южнополярная осень, температура воздуха упала ниже —60°. И все же начало было положено, снегомерные вехи, которые выставил этот поход, обозначили около двух третей пути...

Азарт в Антарктиде — вещь опасная. Однако азарт плюс экспедиционный опыт часто дают лучший результат, нежели опыт без азарта. Сан Саныч — Александр Александрович Шабарин — руководитель похода и мысли не допускал, что в этом году поход не удастся. Еще на корабле, обсуждая проблему нехватки времени, мы решили сделать все от нас зависящее, чтобы программу выполнить. Больше на эту тему не разговаривали.

Так уж получилось (не было в том нашей вины!) — мы долго не могли пробиться к побережью, долго разгружались. И только 24 января — южное лето было уже на исходе — наш санно-гусеничный поезд вышел из Мирного.

Мощный снегоходный тягач «Харьковчанка», специально оборудованный для Антарктиды, тянул за собой 40-тонные сани, груженные горючим для дизелей. Вторая машина, тягач АТТ, каких много работает в полярных районах, тащил за собой наш балок.

Новые «Харьковчанки», работающие сейчас в Антарктиде, бывают двух видов — с камбузом и без него. В наш поход ходила бескамбузная машина. В ней расположены шесть спальных полок, столик и несколько шкафов. Кроме этого имеется маленький отсек для научной аппаратуры. В нем со своими многочисленными приборами размещался австралийский гляциолог Нил Янг. Из салона через съемный люк можно попасть в кабину водителя, не останавливая тягач, что очень удобно при плохой погоде. В кабине кроме обычных приборов установлен и застекленный самолетик гирополукомпаса для корректировки пути.

Во внутриконтинентальных антарктических походах приходится считаться с отсутствием каких-либо ориентиров на местности. Прокладка маршрута производится в общем так же, как и в океане, — по заранее проложенному на карте курсу, который систематически выверяется в походе по небесным светилам, как правило, по солнцу. Для этого в крыше тягача смонтирован специальный люк, прикрытый прозрачной полусферой — блистиром. В нем и укреплен астрокомпас.

Балок, который тащил АТТ, служил и жильем (здесь было шесть коек), и камбузом, и кают-компанией, и лабораторией для работы с образцами, и мастерской для ремонта аппаратуры. В общем это был наш походный дом. Тесноватый, грязный от копоти соляровой печи-капельницы, но очень теплый и очень уютный домик-на-санях. Снаружи он был Скрашен в веселый — желтый с красным горошком — цвет и в среде Долярников именовался «Мухомором».

Шестеро из 12 участников похода были опытными полярниками, уже поработавшими в Антарктиде: руководитель похода А. А. Шабарин, гляциологи Павел Королев и Нил Янг, механики-водители Валерий Пинегин и Александр Петров, радист Олег Карпов. Остальные, хотя и имели опыт полевых работ в горах, в Антарктиду попали впервые: геофизики Анатолий Черкасов, Борис Кузнецов, Борис Серебряков, Николай Зеленский, врач-физиолог Виктор Бабич. И автор — гляциолог.

В походе мы крепко сдружились. Люди разного возраста (от 25 до 59 лет), разных специальностей и разных национальностей, мы были объединены общей целью, делали одно дело в условиях, которые принято называть экстремальными.

За те десятилетия, что научные и транспортные санно-гусеничные поезда ходят в глубь Антарктиды, на участке между Мирным и Пионерской скопилось немало всевозможных предметов, разбросанных широкой полосой вдоль трассы. Это и алюминиевые вехи, почти утонувшие в снегу, и пирамиды из бочек, и отдельные бочки, трубы. Здесь можно встретить вешки-предостережения, вешки-напоминания, а то и просто дружеские шутливые послания друзьям, которые пойдут следом. Они намалеваны яркими красками на фанерных дощечках. Например: «Смирнов! Копай тут1 Под снегом — много спирту!» Или что-нибудь еще более соленое, предназначенное исключительно для сурового мужского глаза. Женщины здесь в обозримом будущем не предвидятся.

Все поезда независимо от конечного пункта проходят этот участок и только после Пионерской расходятся по своим направлениям. Для экономии времени все стараются идти по утрамбованному следу предыдущих поездов. Но прибрежные ледники быстро движутся, линейная скорость их перемещения в районе Мирного составляет в среднем около 200 м в год. Не остается неизменным и рельеф ледниковой поверхности, а значит, деформируется и след. При достижении пределов пластичности ледники «разрываются», и образуются глубокие трещины, смертельные для тяжелой техники. Они могут появляться ежегодно. Поэтому отрезок пути от Мирного до 105-го километра, самый крутой и самый коварный, регулярно обследуется с помощью авиации и систематически корректируется. По обе стороны от безопасного пути выставляются высокие вехи: либо нумерованные с помощью деревянных оголовников, либо просто с надетыми на их вершины старыми списанными валенками — черный валенок земетен на снегу издали. Этот коридор, обходящий трещины, заканчивается на 105 км так называемыми воротами в Мирный. В плохую погоду коридор практически непроходим. Каждый метр, сделанный в сторону от курса, здесь опасен: можно наткнуться на старый сместившийся след, ведущий в пропасть, можно в непогоду выйти на старую, не занесенную еще снегом, но уводящую в сторону веховую трассу, и опять-таки быть беде.

Вехи, видимые на экране радиолокатора, приходится опознавать визуально, пешком. Отсюда и неизбежные частые остановки поезда, я

Каждый походник знает, как в сумерках, в метель искать веху, расположенную в 200—300 м от стоянки, пусть даже приблизительно известно направление. Ничего приятного в этом нет. На тягачах зажигаются навигационные огни на мачтах (от которых, впрочем, уже в нескольких метрах немного толку). В тяжелой одежде, спотыкаясь о заструги, люди, считая шаги, бредут сквозь пургу и, чтобы не заблудиться на обратном пути, выставляют собственные вешки сначала в створе с тягачом, а затем, потеряв машину из виду, — в створе друг с другом. Так доходят до предполагаемого местонахождения вехи. Потом кто-нибудь остается на месте, а остальные начинают кружить вокруг до тех пор, пока цель не будет найдена.

Так почти каждый день, и по многу раз в день — то поиски следа, то поиски вешек.

...Читаю вслух из Сименона: «А воздух здесь почти такой же горячий, как во Флориде...»

Я жду, пока растают пробы снега, чтобы слить их в полиэтиленовые баночки и затем увезти в Москву. Доктор скальпелем разделывает курицу. За иллюминатором завывает ветер, трясет пурга «Харьковчанку». Мы стоим. Мы уже успели заправиться, и вот теперь камеральные, если можно так выразиться в походе, работы. Я занимаюсь «мокрыми делами», у доктора «операционные часы».

— Док, хочешь во Флориду?

— Нет! — мрачно отвечает доктор.

— А куда ты хочешь?

— Домой!

Пинегин, заглядывая в салон, бросает обычное: «Я сейчас сдерну, ребята, посмотрите!» Мы хватаемся за жестко укрепленные предметы, одновременно придерживая ногами, спинами все то, что может упасть, вывалиться и так далее. Толчок — и мы трогаемся с места, к которому примерзли за время стоянки.

Программа похода разнообразна и интересна. Геофизики устанавливали по маршруту автономные магнитно-вариационные станции (АМВС), которые в течение года должны были измерять и регистрировать на фотопленке напряженность магнитного поля планеты. Нил Янг проводил радиозондирование льда, геодезические, гравиметрические и барометрические наблюдения. Виктор Бабич кроме приготовления пищи интересовался влиянием геомагнитного поля на живые организмы, для чего ежедневно истязал наши уже изношенные в походе, но (из личного расположения к доктору) готовые к новым жертвам тела с помощью новейших методов медицинской науки.

Наша задача, задача гляциологов, заключалась во всестороннем изучениии снежно-фирновой толщи по трассе. Главным образом нас интервала величина годовой аккумуляции снега. Для этого мы измеряли высоту снегомерных реек, установленных ранее. Разница в отметках и составляла величину снегонакопления. Там же, где реек не было, мы ставили новые и по ним брали первичные отсчеты для следующих походов.

Исследования структурных и других особенностей снега и фирна проводились в шурфах, в которых очень хорошо заметно все разнообразив этой одноликой, на неискушенный взгляд, холодной толщи.

Работы у гляфциолога много: бурение скважин, измерение температур ры снега на поверхности и послойно в шурфах, отбор образцов снега и фирна на различные виды анализов... Каждый день в снегу, каждый день в холоде мы занимались интереснейшим делом: выясняли, как живет ледяной континент, что готовит в будущем эта гигантская кухня погоды?

Здесь просто смешно прозвучала бы пословица о прошлогоднем снеге. Из шурфов, пройденных в глубине Антарктиды, можно набрать снег выпавший, например, в 1900 г.! Но для этого нужно выкопать эти шурфы разобраться с затейливо чередующимися слоями, полосами, льдистыми включениями, корками... Ведь снег такой замечательно разный!..

— Так как там насчет прошлогоднего снега, Алексей Николаевич?

— Понятия не имею, — бурчу я, скрывая одышку. — А вот как та» насчет свежего чая?

Пройден очередной шурф	В глубине осенней Антарктиды

Мы явно не в равном положении. Мой собеседник стоит наверху, метpa на три выше меня, я же, скрючившись, сижу на дне шурфа, залепленный снегом, и пытаюсь через запотевшую градуированную лупу разглядеть форму снежных зерен. Конечно, я понимаю: век спутников, человек в космосе и так далее. Может быть, и неловко в научном отчете о гляциологических исследованиях в Антарктиде, в главе «Приборы и аппаратура», писать, что основными инструментами, с помощью которых мы пытаемся разгадать одну из главных головоломок Антарктиды — направление изменения баланса массы антарктического ледника, были лопата совковая и пила-ножовка. Ну а что же делать, если снег нужно обязательно посмотреть, примем не только и даже не столько снег, залегающий на поверхности, а тот, прошлогодний, позапрошлогодний и так далее. И чем древнее снег, тем он интереснее. Тем больше полезной информации можно выжать из него, обычного для большинства людей снега. Трудно удержаться и не сказать: «Для большинства нормальных людей», потому что какой же считающий себя нормальным человек поедет на край света, заберется на купол Антарктиды, возьмет лопату, выкопает яму и будет мерзнуть в ней часами?

Разумеется, я сгущаю краски, у гляциологии много сложной аппаратуры, масса новейших методов. Но все равно: без шурфов никак нельзя!

Некоторые наши коллеги считают, что в науке, где присутствуют пила и лопата, отсутствует сама наука. Мои ежедневные копания в снегу часто служили предметом дружеских насмешек, в которых кроме оригинальных, действительно смешных шуток использовался весь проверенный, а потому действенный их арсенал типа «топором чинить осциллограф».

Мне доказывали, полушутя, конечно, что вот, мол, отладим метод, усовершенствуем аппаратуру, и гляциологи будут не нужны: проедутся радиофизики по Антарктиде, прокатятся, просветят, что там еще не просветили, прозондируют... И все сразу станет ясно! Я, представляя в походе гляциологию, защищался, говоря, что радиозондирование — безусловный прогресс, прогресс и в гляциологии, потому что замечательнейший радиолокационный метод — это еще один из многих тоже замечательных физических методов в науке о снеге и льде. Затем брал пилу и лопату и приступал к очередному шурфу. Понятно, хорошо бы приспособить для этих дел какой-нибудь ямокопатель. Но где ж его взять в походе...

Мы шли по вешкам, поставленным поездом Шабарина в 22-й экспедиции. Тогда удалось пройти только 670 км от Пионерской, и в середине февраля из-за сильных морозов и нехватки времени поезд был вынужден повернуть назад. На этот раз нам предстояло дойти до купола «С» и вернуться в Мирный к теплоходу «Эстония». Предложенный Сан Санычем запасной вариант — удлинить сроки похода, выполнить программу и возвращаться на Родину на «Михаиле Сомове», который должен покинуть Антарктиду в мае — июне, руководство Арктического и Антарктического научно-исследовательского института категорически отвергло. Мнение же наших механиков-водителей было также вполне определенным: если до 10 марта не сползем с купола, в Мирный не придем вообще.

В начале февраля Карпов принял радиограмму от начальника сезонного состава 23-й экспедиции. Нам предлагалось пройти маршрут, в районе станции на куполе «С» накатать тягачами полосу для Ил-14 и, оставив технику, эвакуироваться самолетами. Но при этом варианте, как заметил начальник похода, вся наша затея превращается в пустую прогулку. Ведь на обратном пути надо произвести ревизию уже установленных АМВС. Пинегин категорически заявил: «Я лучше сутками из тягача вылезать не буду, но технику не брошу!»

Вот и приходилось работать сутками. Мы сменяли друг друга за рычагами, меняли сломанные пальцы в гусеницах тягачей, которые лопались на 60-градусном морозе, как спички. Мы занимались своей научной работой и пилили снег для воды, мы чинили на ходу технику и разваливающийся на застругах балок, разбивали в пургу снегомерные полигоны и укрывались от ветра в шурфах. И шли наверх, на купол.

Каждые 2 км, каждые 10 минут — остановка. За 1,5—2 минуты мы успевали с Королевым отобрать пробы, измерить плотность и аккумуляцию снега, снять напряженность магнитного поля. (Отобрать и замерить — не проблема, проблема записать! В тягаче — от тряски, а на улице — от ветра и холода карандашом в нужную графу не попадешь!) Потом мощный вдох перегара из выхлопной трубы урчащего тягача, прыжок — и мы в кабине. До следующей точки можно отдышаться. И вновь остановка вновь прыжки... Каждые 100—120 км — разбивка полигонов, магнитных станций, проходка шурфов. И опять замена пальцев, опять заправка-Купол «С». Место, до которого, несмотря на многочисленные попытки, не добирался еще ни один санно-гусеничный поезд в мире. Наши тягачи остановились в километре от станции. Дальше из уважения к хозяевам мы пошли пешком.

Сезонные работы были уже завершены, база опустела. Мы застали здесь лишь павильоны и стройные ряды теплых палаток. В одной из них для нас оставлены письма. «Советским походникам от Дика Камерона, руководителя национальной гляциологической программы (США), секретаря Международного антарктического гляциологического проекта, декабрь, 1977.

Добро пожаловать на купол «С». Мы надеемся, что ваш героический поход закончится благополучно и вы со славой вернетесь в Мирный. Примите наши скромные подарки. Привет д-ру Трешникову и д-ру Котлякову. Дик Камерон».

Вот так! Мы как-то не рассматривали наш поход под таким углом зрения: «героический», «со славой»... Французы были лаконичнее: «Советским походникам — с наилучшими пожеланиями от французских полярников. 31 января 1978».

Заинтригованные подарками, мы с необычной для этих мест (высота более 3200 м над уровнем моря, воздух —57,7° С, поземка) скоростью оттащили два ящика в балок. Бочки бы с соляркой так таскать! Что ж, презент даже очень зарубежный: «Мартель», черный «Джони Уолкер», сигареты, шоколад... Очень кстати. После месяца трудного пути можно было себе позволить отвлечься от холода и работы. Не думать о пути обратно, который хоть и ведет домой, но — мы все отлично это понимали — будет гораздо тяжелее, чем дорога на купол «С».

Утром все вместе сочиняли ответ.

«Дорогие американские и французские коллеги! Благодарим вас за приятный сюрприз. Очень жаль, что не застали вас в лагере. Надеемся на встречу здесь в будущем году. Приезжайте к нам в гости по нашему следу. В знак нашей дружбы примите наш маленький подарок. 23.2.1978 г. Коллектив советско-австралийского похода на купол «С»».

Потом с помощью Нила Янга квалифицированно перевели текст на английский язык, вложили листок в полиэтиленовый пакет с «нашим маленьким подарком» (водка, коньяк, шоколад, «Мишка на севере» — чудеса какие-то, откуда у Шабарина это?!) и отнесли все на станцию. Только через год сумеют вкусить наши дары гостеприимные хозяева купола «С».

23 февраля — это личный праздник каждого из нас. Не случайно мы стремились достичь купола именно в этот день. Кроме того, 23 февраля Шабарин отмечает свое второе рождение — в этот день много лет назад, в войну, его, тяжелораненого, вынесли с поля боя, спасли ему жизнь.

— Победу отпразднуем, когда будем поплевывать с борта «Эстонии», — сказал Пинегин...

Южнополярная ночь все же настигла нас в пути. Световой день становился все короче, а температура воздуха почти не поднималась выше —50°. Стоковые ветры на обратном пути задували с тыла, и снег, поднятый гусеницами тягачей, засыпал колею. Мы петляли, теряли след, теряли самое драгоценное — время. И еще проблема — запасные пальцы для траков.

Из Мирного мы захватили минимальный запас пальцев: столько, сколько осталось от зимовки. Руководство предыдущей экспедиции на час не рассчитывало, а наше запасное оборудование ехало на дизель-электроходе «Михаил Сомов», который застрял где-то во льдах. Там же, кстати, плыла и наша картошка. Ждать мы не могли, а потому вышли налегке, набрав все пальцы в Мирном и немножко обобрав другие, менее, как мы считали, сложные походы.

В конце февраля Пинегин, осмотрев в очередной раз гусеницы АТТ, обнаружил девять сломанных пальцев. «И это только по дыркам в траках, а если с молотком пройтись — все пятнадцать наберутся», — заключил он осмотр. Впереди еще почти 900 км ходу. Решили менять пальцы только тогда, когда дырки появятся с обеих сторон трака. Запасных пальцев оставалось только восемь (Пинегин же считал — семь, один нужно приберечь до Мирного: кое-кого, если вернемся, по голове стукнуть).

Валера Пинегин очень скучал по дому. Он уже отзимовал и собирался на «Башкирии» уходить на Родину. Но опытных механиков не хватало, и ему предложили остаться на сезон. Он часто высчитывал, когда закончится поход, как долго будет в пути «Эстония», надеялся к первомайским праздникам быть дома. Поэтому каждая внеплановая задержка похода его волновала, пожалуй, не меньше, чем Сан Саныча. Однако нервы своими мыслями Пинегин никому не трепал, переживал все молча и, будучи знатоком своего дела, справедливо полагал, что вероятность задержки уменьшится, если лично он будет как можно чаще контролировать состояние техники. Так же относился к своим обязанностям и Шура Петров, но Пинегин в отличие от него даже рычаги тягача давал нам очень неохотно, и то лишь тогда, когда сам от усталости вести уже не мог.

Самая серьезная задержка похода могла случиться, если «разуется» один из тягачей. В пургу, при очень низких температурах надвигающейся зимы обуть тягач очень сложно, почти невозможно. Машину пришлось бы бросить. А вместе с ней — и груз, приписанный к тягачу. Горючее, продукты, аппаратуру надо было бы размещать на оставшемся тягаче, людям пришлось бы жить и работать в неимоверной тесноте уцелевшей машины, где и при нормальном раскладе одновременно одеваться и раздеваться невозможно. Наконец, одинокий тягач в центре Антарктиды, в пургу, да еще без пальцев — верная катастрофа.

Поэтому за состоянием гусениц следили все. Несмотря на нехватку времени, часто останавливали машины для осмотра, в пути по очереди вылезали на капот, а то и вовсе не уходили с него, хотя большинство давно обморозили лица и руки.

Пятого марта Олег Карпов принял две радиограммы от начальника Мирного А. Б. Будрецкого: «Всем поездам! В связи со сложной ледовощ обстановкой в районе Молодежной возможен вариант направления «Эстонии» сначала в Мирный. Возвращение поездов, завершение сезонных работ — до 12 марта... Ответ жду у аппарата».

«Поезд Шабарина. Моисеев стоит на 260 км от Пионерской. Полетели ремни привода вентилятора. Есть ли возможность ему помочь? В случае необходимости будем делать сброс самолетом. Если вам что-либо срочно нужно — сообщите: это последняя возможность. Нужна погода, точное местонахождение».

Ответ: «Мирный, Будрецкому. Моисеева догоним 8-го. Шабарин». ...Но догнать терпящий бедствие гляциобуровой отряд Бориса Моисеев нам не удалось. Сильная поземка перешла в низовую метель, и в ночь 7 на 8 марта поезд был вынужден остановиться, и нужно было решать пережидать пургу или двигаться дальше.

В сущности решать было нечего. До Мирного оставалась не одна coтня километров, до 12 марта — чуть более четырех суток, пальцев нет, чай кончился. Впереди Моисеев. Ждать погоду осенью — дохлый номер. Надо ползти, и ползти без остановок, успеть к «Эстонии», домой.

Сан Саныч, чувствовалось, беспокоился: в такую погоду, даже если будет все нормально с тягачами, мы можем промахнуться и не попасть в ворота Мирного — последний, самый ответственный участок пути.

Утром 8-го несколько часов заводили тягачи. Они промерзли насквозь. Одновременно пытались запустить автономный движок в балке — бочки на камбузе полны льда, воды не было не только для умывания, но и для кухни.

Разгрузка вертолета на припае в районе Молодежной

К обеду наконец взревели дизели, и поезд почти вслепую, на первой скорости, на ощупь загремел по волнам стеклянно-твердых заструг. На каждой волне нос тягача задирался, потом машина с металлическим всхлипом падала в мутное молоко пурги. Каждый толчок воспринимался очень болезненно, мы физически чувствовали, как напрягаются пальцы в гусеницах.

«Харьковчанка», штурманский тягач, пошла вперед и моментально пропала в снежном крошеве. Мы двинулись по ее следу...

Ни черта не видно! — выругался Пинегин, всматриваясь в окно. Тягач подкинуло на заструге. Пинегин резко сбросил газ и повернул к Королеву. Павел что-то крикнул, схватил молоток и с трудом открыл дверцу машины. Через минуту он ввалился в кабину, снял рукавицу и поднял указательный палец.

«Еще один полетел», — понял Пинегин. Он закрыл лобовое стекло — все равно ничего не видно, пора менять тактику. Кабина забита снегом, ноги стынут даже в унтах. Королев опять выбрался наружу. Отшвырнул темные очки, жгущие переносицу, вгляделся вперед и наконец замахал в открытую дверцу рукой:

— Левее... яма, прямо... Сто-о-о-й! Ушел со следа, пропустил...

Нужно выходить, искать след.

Сколько минут можно выдержать, стоя на капоте, уцепившись немеющими руками за дверцу и до рези в глазах на бешеном ветру вглядываясь во мглу? Пять, десять? Этого хватает, чтобы обморозиться. Потом замена.

Иногда приходилось идти впереди тягача, показывая направление примостившемуся на капоте. Тот в свою очередь передавал направление водителю. Идущему впереди невесело — можно попасть под тягач...

Вечером стали окончательно. Стемнело, ветер усилился, видимость стала еще хуже. След пропал, спидометр показывал какую-то фантастическую цифру. По его данным, мы должны бы быть уже где-нибудь в районе моря Дейвиса, у острова Хасуэлл... Несколько раз пытались связаться с ушедшей вперед «Харьковчанкой». Но Карпов не волшебник, да и ни одна нормальная рация в такую пургу работать не захочет...

— Как это называетсся? Романтика, да? — ни к кому не обращаясь, сказал Пинегин, грея у капельницы руки.

— Романтика подгорелой каши...

Мы сидели в натопленном балке, курили. Вечер 8 марта. Вот и опять праздник. Балок скрипел и трясся от ветра, простуженно хрипела неприветливая осенняя Антарктида.

Хорошо понимая серьезность положения, мы, не драматизируя в общем ожидаемую ситуацию, обсуждали наши дела.

— Балок вот-вот совсем развалится, передняя стенка еле держится, Как бы до Мирного не отвалилась вместе с твоей, кстати, Леша, полкой... Как дальше спать думаешь? — поинтересовался Коля Зеленский.

Да, стенка в самом деле еле дышит. Вчера лопнул трос, стягивающий балок спереди, и уголки, наваренные по наружной стене, отвалились. Конечно, при такой погоде управлять тягачом аккуратно трудно, где там вал, где яма — не поймешь... Ну, с балком потом разберемся.

Ввалился заснеженный Королев:

— Один треск в наушниках! Ну ничего, паек доедят, прибегут! Серебряков резонно заметил, что мясо на «Харьковчанке» есть, ток там тоже есть, так что супчик сварить не сложно.

— Не очень-то он вкусный будет, супчик этот, соль-то вся у нас! Тем временем в балке стало резко холодать. В баке капельницы кончилась солярка. Днем, во время возни со следом, у всех вылетело из головы, что бак не заправляли дня три, печку же жгли постоянно. У нас в тягаче было немного бензина для движка, а вся солярка и оба насоса находились в санях «Харьковчанки».

— Ну, что же, — сказал Зеленский, — заполним бак керосином. Королев что-то тихо буркнул про бравых полярников и затем уже громко спросил:

— А качать чем, с ведрами бегать будешь?

— Побегаю, что ж еще делать, не замерзать же!

На рейде Мирного

Оделись, взяли шланг, ведро, выпали из еще теплого балка в черный жгучий хаос. Выпали, потому что метельной антарктической ночью вы-„од из балка или тягача воспринимался как прыжок из самолета в темень, „ямой и без парашюта... Часа за два удалось закачать в бак капельницы четыре ведра керосина.

Потом снова готовили снег для воды, настраивали рацию. Пинегин пытался завести замерзший тягач. Под утро он появился заиндевелый в балке и доложил:

— Ну, братцы, сами мы не тронемся! Пока грею котел, садится аккумулятор. Пока заряжаю аккумулятор, падает температура в котле.

— Да-а, встреча с «Эстонией» теперь накрылась, — проговорил Витя Бабич.

— Пойдем на «Сомове» через Амстердам, как я и запланировал, — сказал Королев.

— Кому он нужен, этот Амстердам, — сказал Зеленский. — Надо что-нибудь придумать.

— Может быть, попробуем от движка завести? — спросил Борис Серебряков.

Королев поперхнулся дымом от сигареты Пинегина, хмыкнул и извлек из своей как всегда ненастроенной гитары какой-то дикий аккорд.

— Ну, — явно несправедливо заявил он, — там, где за дело берется Серебряков, ничего не получится. Можешь, Пинегин, теперь не суетиться, мы теперь и на «Сомов» не попадем! Как же ты. Боб, от движка 80 ампер получишь, хотел бы я знать?

А что, сейчас поглядим, какие у меня диоды стоят. Теплоотвод и из алюминиевой рейки сделаем... Попробуем, чего же сидеть!

Ребята, тихо! Что-то лязгает! — сказал Пинегин.

Действительно, сквозь вопли пурги до нас донеслись явно инородные звуки. Балок неожиданно подпрыгнул и, покачавшись на гребне заструга, сполз вниз. Никак наши?

А в балок, гремя обледенелыми унтами, уже заходили наши пропавшие товарищи, о судьбе которых мы все думали, молча волновались и по которым успели соскучиться.

— Живые?! — крикнул Борис Кузнецов, сдирая с бороды и усов ледяную маску. Из-подо льда на его лице проступила сине-бурая короста, на губах — красная корка. Нелегко, видно, пришлось ребятам ночью.

Королев отложил гитару и принялся штопать шерстяную перчатку.

— Кузнецов, закрой дверь, Антарктиду растопишь! Живые... Чуть балок не раздавили!

Зеленский выполз из угла:

— Будешь тут с вами живыми! Сидели спокойно, тихо... Приехали! А кстати, почему вы решили наехать на нас сзади, а не спереди? Спереди-то вроде сподручнее было бы, а так — вираж...

— Хм... Почему... — Саныч налил себе кипятку, не спеша приготовил бутерброд с приличным слоем джема, присел на полку и начал рассказывать.

Оказывается, обогнав наш АТТ, экипаж «Харьковчанки» решил больше не испытывать судьбу и встать на ночь в надежде, что утром погода будет получше. Чтобы в темноте мы случайно на них не наткнулись, им пришлось сойти с колеи и остановиться параллельно следу в 2—3 м. Через несколько часов они забеспокоились: нам давно пора бы уже быть на месте. Никто не подозревал, что АТТ прошел буквально в двух шагах от «Харьковчанки», пурга заглушила и рев двигателей и свет огней. Мы шли вперед, считая, что догоняем ушедших. Они же, волнуясь, что с нами что-то случилось, повернули в обратный путь, нам на помощь. Таким образом, в течение нескольких часов тягачи расходились в разные стороны. Как и- нам, экипажу «Харьковчанки» пришлось по очереди брести перед машиной и при свете фар смотреть след. Так они обнаружили, что мы разминулись.

«Харьковчанка» развернулась нам вдогонку. Тогда с ними и произошло несчастье, которого все так боялись: тягач разулся. Ночью, в пургу, без помощи второй машины — со стороны Антарктиды это было просто нечестно. Как они смогли вручную натянуть гусеницу, невероятно!

— А если на собаках да лошадях да на Южный полюс?! Да спать в палатках? Вы что, ребята?! Ну, и мы тоже ведь не дураки же — в двух шагах от Мирного, в конце похода замерзать! Мы еще не долюбили! — воскликнул Петров. Поглядев на Королева, он добавил: — И когда стало все ясно, нам очень захотелось есть. Мы поспешили на встречу с вами, дорогие друзья. А чтобы не пугать вас своими лицами, мы решили вас немножко предупредить о своем визите и чуть-чуть наехать... Прервать, так сказать, детские сны Королева...

— А иди ты... — Королев улыбнулся и швырнул в Шурика перчатку.

— Ну вот, и слава богу, — заключил Сан Саныч. — Наверное, трогаться пора, ребятки, у нас еще 105-й впереди...

Послушай, Олег, а ведь завтра должно быть видно море! Обязательно будет! Будет и море, и Мирный... Прием. Почти окончив поход, на пороге Мирного, мы имели право рассчитывать на удачу. И нам повезло. 105-й километр встретил нас солнечной, безветренной погодой, ворота в Мирный мы проскочили стремглав. 12 марта, во второй половине дня, мы вступили в Мирный. Нас встретили вспышки ракет, объятия друзей, письма родных и стоящая на рейде «Эстония»...

<< Назад  Далее >>

Вернуться: Полярный круг