А.СТАБИЛИНИ
Товарищ “Тозовка”

ТОЗ-11 № 73... Эту винтовочку, видавшую виды, неказистую, будь она моя, хранил бы я всю жизнь, как буденновцы хранили свои конармейские клинки. И вот почему... Попробую восстановить в памяти один день.

Все было как в писательских рассказах: железная печурка раскалилась, бока ее порозовели. Дрова потрескивали, через открытую дверцу выбивались сполохи огня. В зимовье было тепло и довольно светло — как у костра... А за окном, “на воле”, шумел дождь. Да так шумел, что перекрывал неуемный бой воды о камни в русле речки с приметным названием “Река, по которой не возвращаются”.

В тайге турист редко дважды идет одним и тем же маршрутом. Но в то лето мы решили порыбачить. А раз главное порыбачить, из маршрутов выбрали проверенный. Вот и оказались на Подкаменной, в хорошо знакомых местах. Я даже знал охотника, которому принадлежало зимовье, — из Полигуса он.

Стояло зимовье красиво — на высоком яру у впадения речки в Подкаменную. Яр круто возвышался в полусотне метров от воды над широкой гладкой каменной плитой — как Царь-колокол на постаменте. На противоположном, восточном, берегу речки теснились каменные столбы, один из которых напоминал подтянутого офицера. На самой вершине столба росла сосна. Казалась она кисточкой на кивере.

Удивительна красота тайги! Ни минуты не одинакова — все время что-то, порою совсем неуловимое, меняет ее до неузнаваемости. Так мысль меняет лицо мудреца.

Красивы горные речки в тайге! Вот говорю “речки”, а в Европейской России считались бы они реками, да какими! С ревом, с посвистом и гиканьем мчат волны по порогам, между камнями шивер, что лихие мотоциклисты в кроссе. А берега! Иссеченные трещинами, будто морщинами, столбы глядят с философским спокойствием на свое будущее — на курумники — останки собратьев, развалившихся на глыбы, павших под настойчивыми ударами жары и холода.

Нас было пятеро — Донат Костров, Володя Кошелев, Женя Ершов, Володя Миловидов и я. Многое нас связывало в “обычной жизни” по профессии, многое во взглядах на отдых. Мы были в походе почти месяц, а не надоели друг другу, но и не скучали друг без друга, разбредаясь на рыбалке.

Хорошо бродить по курумникам и кораблить! Течение с силой отводит кораблик, жилка едва приметна. Внимание! Не упусти ее из виду! Там, за пятьдесят метров, пляшут над волнами обманки. И тишина... От однообразного шума волн тишина особенно глубока. Все внимание на кораблик! Чтобы не попал в водоворот. Чтобы не наскочил на камень. И вдруг— стальной серп выскальзывает из воды и сечет воздух, и, не всплеснув, пропадает под зеленоватой гладью вала у слива. Хариус...

Это ничего, что он исчез. Мы еще раз проведем обманку там, у того же камня... И верно, серебристым дельфинчиком взлетает над водой хариус, и уж натянулась жилка, и звенит — взял хариус. Скорей кораблик к берегу! Аккуратней наматывай, рыболов, снасть на полуметровую рогатульку! Веди кораблик между камнями, валами, водоворотами и иди вперед, вниз по течению, чтобы хариус не успел опомниться, чтобы казалось ему, что не ты его ведешь, а сносит течение. Вот он — речной петух! Вот его спинной плавник, как хвост павлина, — высокий сизый веер в радужных пятнах! Вот уж видны его янтарные глаза с этакой модной косинкой! Ближе, ближе, к берегу. Но... Хватай добычу в воде: поднимешь лесу в воздух, станет тяжелым упругий хариус и сорвется...

В тот день непогода согнала нас в зимовье. Было рано. Было нудно. Попивали чай и молчали... Это очень вкусно — навар из плиточного чая, брусники и верхних, самых нежных, листьев черной смородины.

Но что чай без беседы?! А мы молчали. Накануне у нас было ЧП, и мы условились забыть его. А молчать о том, что недавно поставило одного из нас на грань жизни и смерти, трудно, почти невозможно...

Первым разговорился наш Донат. Дон. “Донушко — мое солнышко”, как называли мы его за талант воскрешать лодочные моторы всех конструкций и состояний. Как рассказчик Дон выступал в собственном амплуа — рассказывал только про охоту. Точнее, про неудачи на охоте. В тот вечер вспомнил он охоту на уток.

Как-то завела Дона тропа в глухомань нехоженую, топором не тронутую. Плыли они по реке довольно большой, но мало населенной. И вот узнали от жителя попутной деревушки, что чуть ниже по течению есть остров. Широкий, плоский, с озерами, поросшими камышом и травами. А на тех озерах под осень птицы собирается видимо-невидимо. При таком известии, говорит Донат, мы едва дождались рассвета. А чуть забрезжило — патронташ через плечо, как моряк-кронштадтец, ружья наизготовку — ив путь.

Шли они шли, а уток или другой водоплавающей птицы все не встречали. Целый день томились у костра — комар прижимал. Заполдень встряхнулись, двинулись... И опять шли, шли, а птицы нет. Шагали охотники по болотам, “форсировали” старицы, мрачно вышучивали друг друга.

И вдруг шум, будто сохатый по кустарникам помчал. Глядь, в какой-то сотне метров, над невысоким камышом поднялась тысячная стая птиц, да густая-прегустая, так что Донат не сразу понял, что это утки. А как дошло до него, что перед ним, забыл обо всем на свете. И какие тут кочки да ямы, какой пот — ничего нет, только они, эти самые, что кружатся над камышами и скрываются там, как скрывается за горизонтом солнце!

Азарт азартом, но охотничий опыт что инстинкт! Пошел Донат скрадывать птицу. Идет, ноги, будто лыжи, передвигает — равномерность давления соблюдает. Не шаркнет, не хрустнет. И не заметил, как исчезли кочки, как выровнялись травы и стало под ногами мягко, как на пружинном матраце, — на зыбун вышел...

“Да. Зыбун не шутка... Только уж раз забрел на него, дальше не пойду, стрелять буду!” — решил Донат.

До камышей оставалось метров двадцать. Донат тихонько сдвинул вперед планку предохранителя и выстрелил правым стволом по камышам. Засвистали, захлопали крылья, поднялась тысячная стая. Только раз успел выстрелить Донат — улетела стая. Однако заметил, что-то упало — убил.

Немного времени спустя раздались вдалеке выстрелы — отозвались друзья Доната. А еще через несколько минут увидел — идет к нему облако трепещущих, сверкающих на вечернем солнце крыльев. Пару раз успел Донат перезарядить ружье. Птицы, упругие, стремительные на лету, попадая под выстрел, резко останавливались и превращались в бесформенные комки — будто разбивались о невидимую преграду.

И еще раз пролетела стая. И еще дважды успел перезарядить стволы Донат. И опять было приготовился, да почувствовал — мокро под ногами, зыбун... Попробовал переступить и провалился в холодную воду. Хорошо ружье в руках было, как шест сработало, — повис Дон в “окне” зыбуна.

Успокоился Донат, подышал ровно, прикинул, как быть. И стал потихоньку выползать на травку. Еще что хорошо, не в сапогах был, а в кеда”. Выполз, полежал, отдохнул, подумал: жалко добычу оставлять неподобранной. За камышами не видно, но ведь падали под выстрелами утки...

Плавно переваливаясь с боку на бок, снял штормовку. Сложил на штормовку патронташ, ружье. Вытряс карманы и давай к краю зыбуна, к воде подкатываться буквально карандашом.

Мягко сполз в воду и поплыл осторожным брассом, стараясь не касаться ногами илистого дна. Ну, сразу же увидел первую утку — этакий серый комочек на воде. Подплыл, взял. Вернулся к краю зыбуна, хотел бросить утку подальше “на сушу”. Наплаву бы бросил, — может, что и получилось бы. А вот забылся Донат и стал на ноги. Только замахнулся—и ушел в стылую слизь по колено. Все же утку бросил, руку освободил. А дальше как? Воды по грудь. Трясина... Одну ногу попытался выдернуть — другая глубже ушла, воды по шею. Впору на помощь звать.

Но опять-таки опыт, как инстинкт. Хватил Донат воздуху в легкие побольше и опустился в воду с головой. И уж кто его знает, как извивался, греб руками, стриг ногами, а всплыл. И. хватит судьбу испытывать, скорей к берегу, осторожно — покатом, покатом до штормовки и дальше по-пластунски до тверди. Утку, однако, нашел. Все же остальное, что набил, в камышах да на воде осталось. Думал было взять спаспояс и с ним поплавать — поискать битую птицу, да что-то внутри зажало это намерение. А тут и товарищи зовут, поторапливают — темнеть стало, ну и комары. Опять же потянул ветерок, захолодил мокрую одежду.

Решил Донат — надо по возможности выжать воду. Снял рубаху, выкручивает. А комары тут как тут, принялись жалить. Донат всячески отмахивается.

Шлепает Донат себя по бокам, по заду и прочее, губит полчища комаров, а тех только прибавляется. И решил тогда Донат: “Не буду на мелочь размениваться, все сниму с себя — брюки, трусы, майку, в один жгут — и выжму!” Однако, только скрутил одежду, только закапала вода из жгута, укусил его какой-то выдающийся комар в такое чувствительное место, что Донат, как конь от кнута, рванулся — и бежать. Бежит, одеждой размахивает, от комаров отбивается. Да по кочкам, да через кочки. Только от комара разве убежишь?

Ох и хорош же был охотник назавтра!

Посмеялись мы рассказу. И рассказчик с нами... Потом добавил:

— Таежник тот, что место указал, разговаривать с нами перестал: как это так, птицу погубили, а не подобрали?..

Помолчали. Прервал молчание Володя Кошелев — самый молодой в нашей группе. Погладив гордость свою и красу — черную курчавую бородку, он сказал:

— А все же ружье в походе вещь необходимая.

И рассказал Володя такую историю. Вдвоем, он и его дружок по художественному училищу Генка, двинулись в путешествие — пописать этюды. Решили они пересечь горный хребет, выйти к истокам реки и по ней скатиться на плоту.

Ребята крепкие, в самом начале пути со свежими силами, без особых приключений перешли водораздел. Срубили салик, упаковались. Драгоценные кассетницы завернули в спальники, спальники — в рюкзаки, все это перевязали, принайтовали к перекладинам плотика.

Два дня плыли хорошо, а на третий случилась беда.

Причина беды была самая обыкновенная — успокоились путешественники, “демобилизовались”. Володька стоял у греби, а Генка от нечего делать стрелял из тозовки по приметным камням. Показалось Володьке, что Генка слишком часто мажет, не умеет рассчитать упреждения. И начал он советовать Генке. Советовал, советовал — разозлил Генку. Ну, тот и говорит: “А ты сам?!” Хорошо шел салик. Ничего впереди вроде бы не угрожало... Бросил гребь Володька и давай показывать Генке класс стрельбы.

Большой плоский камень лежал почти посреди речки. Перекатываясь через него, вода шла едва приметно выпуклым, гладким валом. Наполз салик на подводную плиту передним углом и накренился. Генка бросился к греби — на корму то есть. А Володька тоже — тозовку на вещи бросил и туда. Вздыбился салик, развернулся кормой вперед, а тут течение ему и поддало. А вещи-то на этот раз не были привязаны... И пошло все в воду.

Два дня простояли Володька и Генка. Все ныряли. Искали тозовку — ведь записана она. Ведь по разрешению милиции получена: утеряешь — неприятностей не оберешься. Наконец нашли винтовку. Недалеко ее течение утащило: ствол между камнями застрял.

Спальники, палатку, кое-что из одежды и кассетницы выловили. Не нашли красок. Планшеты выбросили: размокло все. Потеряли топоры, гвозди, Генкин сапог... Как-то не углядели, когда потеряли коробочку с жилкой и крючками для кораблика — все некогда было его наладить, все консервами да концентратами питались. Погибла соль. Размок сахар... Зато сохранились спички. Были они упакованы в резиновые мешочки. Ножи сохранились — на поясах были, да у Генки горсть тозовских патронов в кармане...

Подсушились, уложились, пошли: надеялись— недалеко унесло салик, найдется. Перетаскивать имущество “порциями” в два приема не стали:

где там полубосому Генке! А вещей-то по весу не убавилось. Напротив, крупы намокли, концентраты набухли. Но ничего, думали, найдется салик, опять поплывут, не мог же он не застрять где-нибудь...

На второй или третий день прокис гречневый продел. Решили выбросить. И палатку решили оставить. Генке сделали сандалету — растер кожу между пальцами ноги. Володька взял часть Генкиного груза на себя. От усталости отупели, ничего не видели впереди кроме камней, камней, камней, по которым надо было шагать, прыгать, между которыми надо было не проглядеть салик.

Не было салика. То ли проглядели, то ли уплыл и где-нибудь разбился. Новый строить надо. А топоры-то крепко на дно залегли. Хорошо хоть ножи! Но ножом плота не сработать. Поискали было подходящий плавник — нет ничего для дела. Целые деревья с корнями, коряги. По глубокой широкой реке и на коряге уплыли бы, а по порогам да шиверам...

Прокисли и перемешались концентраты. Прокисли и заплесневели сухари. Но теперь это не выбросили — все в котелок, каждую крупинку, кипяток все сделает съедобным!

Тащились от зари до зари, а проходили не больше четырех километров. У Генки загноились потертости на ноге. Ребята стали выбиваться из сил. В день, когда съели последнюю горсть пшена, решили оставить кассетницы с этюдами. Бросили бы тозовку, но “зарегистрирована она”...

И бывает же такое! Собрались ребята покидать стоянку, где закопали кассетницы, надел Володька на плечи рюкзак и этак повел натруженными плечами, поглубже вдохнул воздух, а глаза-то в небо глядели. И видит — летят утки. Летят и опускаются недалеко за поворотом. Вот как бывает. Ведь от беды так отупели, что тозовку, как каторжник в старину ядро, тащили. А они вот — утки за поворотом... Только надо подобраться к ним, как камышовый кот подбирается — из-под ветра, без единого шороха, и выцелить сидящую на воде, не постесняться бить с упора... И вот они вареные, жареные, жареные на шампуре, запеченные в глине!

— Великая это штука — тозовка! Двустволку бы давно оставили — тяжесть. И патроны — тяжесть. В дальнем походе надорвешься. А тозовка — в горсть полсотни патронов уместится! Потеряли двустволку—никакой беды. А тозовка... зарегистрирована! — заключил свой рассказ Кошелев.

Было поздно. Печурка прогорела. Пора бы и спать ложиться. Я вышел из зимовья. Дождь кончился, видимо, давно. Темно-синее небо усыпано было ясными звездами — завтра быть вёдру и отличной рыбалке. Спать, спать, чтобы пораньше встать, пораньше добраться до облюбованных мест и запустить кораблики.

Но, вернувшись в зимовье, я, еще не переступив порог, понял — заснем не скоро. Говорил Евгений Ершов, физик по профессии, литератор по призванию. Тот, кому приходилось слушать его рассказ о каком-либо случае больше одного раза, замечал некоторые различия — появление новых деталей, интересных сравнений, иногда даже персонажей... Инн напротив—исчезновение чего-то или кого-то. Так, будто бы рассказывая, Женька отрабатывал варианты сюжета; черты характеров и проверял результаты на слушателях. Но рассказы его были интересны и, клялся он, взяты из реальной действительности. Во всяком случае, мешать ему не стоило. Особенно в тот вечер.

Войдя, я услышал конец фразы: “...выплакал. Дали ему разрешение”. Позже я узнал, что речь шла о молодом туристе, который взял в турпоход тозовку. Такой он был романтик и страстный любитель оружия.

Группа, с которой путешествовал владелец мелкашки, шла на байдарках где-то ниже Ванавары. Как и у нас, были у них любители порыбачить. Особенно на хариуса, а повезет — и на тайменя. И однажды повстречалась “перспективная” бурная речушка, впадающая в Подкаменную. Решили постоять на стрелке два-три денька. Отдохнуть, оглядеться. Однако поначалу речка их разочаровала: мало было рыбы, плохо брал хариус обманку. Но потом, когда рыболовы поднялись выше по течению, рыба пошла, и хорошая. Километрах в пятнадцати от устья ловился хариус длиной в две ладони. Стали попадаться таймешата. Хорошая рыба, да далеко ходить от лагеря. По карте же речушка эта шла от устья сперва на северо-запад, а затем довольно круто поворачивала на восток. Получалось, что напрямик от места, где рыба ловилась хорошо, до табора было не более часа пути. И рискнули ребята попробовать проложить тропу “тоня — рыбзавод”.

Август. По ночам уже зябко. Но зато днем тепло — загорать можно. Тем более что комар в основном отошел. Да и на стрелке место открытое — ветерок разгоняет гнуса.

Уж и третий день прошел, пошел четвертый. Неделя прошла. Живут рыболовы в лагере, как в санатории. Тропу к рыбалке наторили — уже не только по зарубкам дорогу найти можно.

Тропа тропой, а тайга тайгой — на рыбалку и с рыбалки в одиночку не ходили: мало ли что случиться может! Да не убереглись. Вот пошли они половить (“в последний раз — завтра двинемся”) да увлеклись, не заметили, как темнеть стало. А тут хвать у одного кораблика большой таймень. И хариус начал брать дерзко и накрепко. Вот и затеяли рыбаки покораблить подольше и заночевать. А чтобы те, кто остался в лагере, не волновались, послать гонца. Кого — определит жребий. И пал жребий на Романтика с тозовкой.

Пошел парень. Идет бодро час, час с лишним, а лагеря все нет. Нет даже Подкаменной. Темно. Идти трудновато — ветки по лицу норовят хлестнуть, сучья за одежду хватают. Жутковато стало парню, понял — заблудился. Покричал — в ответ только эхо. Еще жутче стало. Выстрелил — ну какой выстрел у мелкашки... Заночую, думает. Осмотрелся, нашел выскорь, разложил костерок, мху насобирал, постель сделал и давай рассвета ждать. Да сломила его усталость, уснул.

Просыпается раненько: затрясло от холода. Костер давно погас, зато занялась заря — рассвет. Вздрогнул, потянулся Романтик, зевнул широко и смачно. И вдруг слышит — не эхо, а кто-то по ту сторону выскоря тоже потянулся и зевнул.

“Кто бы это мог быть? — подумал Романтик. — Наверное, меня искали, нашли да не стали будить и сами прилегли за выскорем... Ну-ка напугаю их!” И, не утруждая себя особо, не вставая на ноги, на четвереньках, двинул он к краю выскоря. Подобрался и осторожно заглянул за выскорь: кто там? А ему навстречу медведь, сосед по ночлегу, тоже задумал посмотреть, кто это там зевает. И столкнулись нос к носу.

Отпрянул Романтик, и медведь отпрянул. Но медведь-то общительней оказался — высунул нос из-за выскоря, нюхнул воздух и пошел в гости. Схватил Романтик свою тозовку да, не целясь, “на вскидку” бац! Пшикнула тозовка, а медведь рывком вперед. Тут наш Романтик как схватит ружье за ствол, что городошную биту, как замахнется да в медведя, а сам—бежать...

И представьте, очень скоро оказался в лагере. Бледный, дрожащий, естественно, рассказал, что с ним случилось. Очень волновался: тозовку потерял. Найти надо...

Товарищи (все мы романтики, все мы Тартарены) ружья картечью и пулями зарядили, говорят: “Пойдем выручим твою тозовку. Веди нас!”

Чуть ли не полный день искали. И повезло — нашли!

Нашли выскорь, а под выскорем тозовку — лежит перед медвежьей мордой. И медведь лежит — смирный, снимайте шкуру.

Когда шкуру сняли, увидели маленькое “кровоизлияние” на груди. Любопытства ради вскрытие сделали — прямо в сердце прошла свинцовая капелька.

Что до меня, я убежден — такой случай вполне возможен. Но, как говорят, “единожды солгавший, кто тебе поверит?!” И Донат, и оба Володи нарочито прихваливали Ершова за сочинительский талант. Ершов называл имена свидетелей, адреса их. Клялся, что осенью познакомит с самим героем рассказа:

— В Ереване он живет. Знакомый родственников моей жены!

Ну, острякам только ноготок дай! Посыпались предложения — конкурс на лучший пеший, конный, водный маршрут до Еревана. Прожектёров помирил Миловидов:

— Если Ершов не возражает, мы позвоним в Ереван из Бора...

— Зачем так сложно?—задыхался от смеха Кошелев. — Вызовем героя на телепатический сеанс!..

Я думаю, всем знакомы эти взрывы почти беспричинного веселья перед сном в общежитии, в казарме, в переполненной палатке. Смех — отличная разрядка!

Не утихли еще советы Ершову, как “дал ноготок” Миловидов. А это непозволительно. Мы договорились не упоминать о том, что было вчера и позавчера. Но куда их денешь, эти дни?.. Были они. Позавчера у нас случилось ЧП.

С утра все ушли на рыбалку. В лагере остался один Миловидов. Донат не сразу, а после всяческих просьб и доводов, и заверений оставил дежурному свою тозовку. И десяток патронов.

День был отличный — раннее таежное “бабье лето”. Солнечно, тепло. Первое золото и багрянец осени только оттенили, сделали глубже зелень берез, кедров. И рыба шла хорошо.

Первым вернулся в лагерь Кошелев. Охотник поесть, он долго сотрясал окрестности, пытаясь ломаться Миловидова. Не дозвавшись, развел огонь и начал стряпать, громко жалуясь на свою судьбу и понося дежурного (авось подойдет, услышит, устыдится).

Но Миловидов не подошел на голос Кошелева. Не подошел он и тогда, когда все мы собрались и стали звать его криками, выстрелами.

Судя по тому, в каком порядке было зимовье и прочее, Миловидов ушел вскоре после нас. Во всяком случае, он даже не заготовил дров для варки обеда на вечер. Видимо, не удержался — пошел кораблить, его снасти не было в зимовье. Не было в зимовье и тозовки.

Быстро темнело. Мы разожгли высокий костер из составленных шалашом сухих двухметровых бревен. Такой костер виден на десятки километров. По двое разошлись вверх и вниз по Подкаменной. Шарили по курумникам фонариками, кричали до хрипоты.

Заполночь вернулись в зимовье, понадеялись на удачу “другой пары” — не могли представить, что Володя пропал.

Мне ни разу не пришло этой беды — потерять товарища на маршруте. Беглецы были: испугается трудного маршрута и, улучив момент, удерет. Были ранения. Однажды заболел в походе и я. Но гибель...

Не скрою — жуткие картины рисовались мне, пока, утомленный великолепным днем и горьким вечером, я не уснул.

С рассветом все двинулись вниз по Подкаменной. Что мы могли предположить? Оступился Володя на камнях, ударился головой, потерял сознание и упал в реку.

Где-то к концу дня остановились: что же это такое? Предположим, винтовка была на плече, почему ее нет на берегу? Мы тщательно осматривали берег, камни у берега... Конечно, могло быть и такое — надел Володя винтовку через плечо. Ну, а кораблик?! Сто метров миллиметровой жилки! Дюжина поводков с крючками-якорьками! А самый кораблик — пестро раскрашенный, чтобы не терять его из виду во время лова... Где кораблик?

Глубокой ночью, вымотанные нервно и физически, добрались мы до зимовья, пожевали что-то из банок. Долго не приходил сон.

Утром послали Женьку покораблить — на завтрак, есть-то все равно надо. А сами опять пошли вниз по Подкаменной. Опять обшаривали глазами и шестами каждую гряду камней, каждую расселину. Володя Кошелев плыл на байдарке, то отдавая ее течению, то выгребая назад, то отходя к середине реки, то возвращаясь к берегу...

Сперва мы услышали грохот и хряск: тяжелые, грубые башмаки лупили по камням — Ершов бежал к нам, за нами!

— Нашел! Нашел Володьку! Там он! Жив! Да, так оно и было — Женька нашел Милови-дова. Миловидов был жив и невредим. Но прежде чем мы смогли его обнять, нам пришлось попотеть. Часа четыре мы работали, как рабы древнего Египта!

Вот что произошло.

Когда двое суток назад мы отправились на рыбалку, Миловидов вымыл посуду и отправился собирать “букет” для заварки чая. Для дежурного заварить чай с таким букетом, чтобы посрамить все, что было прежде, — дело чести. Захватил Миловидов тозовку: “Вдруг рябчик”. Захватил и кораблик: “Вдруг таймень...” Естественно, пошел по берегу — не зря же кораблик! И вот в каких-нибудь трехстах метрах от стрелки увидел он добротную дверь. Точнее сказать, ворота. Видимо, от какого-нибудь зимовья в верховьях — снесло половодьем и упрятало между камнями берега. Добрая дверь из толстых плах, схваченных брусьями. Чем не плот? Илздумалось Миловидову перебраться через речку: “Вот где покораблю — рыба не пуганна!”

Кое-как столкнул “плот”, переправился. Перестегнул поводки кораблика для ловли с левого берега и пустил его, а сам по курумникам, по курумни-кам...

Сотнями, тысячами лет лежат спокойно каменные глыбы. Прочно лежат. Но не все. Мне не раз приходилось оступаться на таких, казалось бы надежных, камнях. Лежит каменный сундук объемом в кубометр, а ступишь — и качнется он. Добро успеешь перескочить на тяжелую сторону — успокоится камень, а то и перевернуться может... А эти щели, да дыры, да расселины между глыбами, прикрытые мхом! Иной раз ступишь на мягкую и вроде надежную площадку, а нога провалилась как в сурчиную нору.

Миловидов попал в каменную западню. Он ступил на плиту, почти точно сбалансированную на ребре другой. Плита резко наклонилась и открыла щель вниз. Счастье еще, что, наклонившись, плита скользнула вниз и остановилась, не зажав падающего Володю. Миловидов скатился в щель и оказался в каменном шатре, сложенном из гигантских глыб. До просвета — до “хода” — метра два с половиной, как в малогабаритных квартирах. Допрыгнуть можно, а ухватиться не за что. Глыбы, покрытые мхом и слизью, наклонены внутрь — не вскарабкаться. Ни одного относительно крупного камня на “полу” — немного щебня, гальки. А под ногами камень-монолит, не из чего сделать горку, чтобы приблизиться к свободе.

Через щель между глыбами видел Миловидов “наш” берег. Видел огоньки фонариков, когда мы его искали в первую ночь, и кричал. Но каменная палатка и рев волн гасили звук его голоса. Он выстрелил из тозовки, но что звук этого выстрела!..

Был воздух — было чем дышать. По камням струился ручеек — было что пить. Не было пищи. Не было надежды на освобождение...

Когда Женька повел кораблик, чтобы наловить рыбы нам на завтрак, Миловидов увидел его через свою амбразуру и решился привлечь его внимание. Очень просто — выстрелил в камни “нашего” берега, целясь метров на десять перед Ершовым. Раздался звонкий щелк. Женька остановился. Еще щелк — Женька увидел, как брызнули от пули осколки камня. Еще щелк — Женька стал махать руками. Выстрелы прекратились. Зато через минуту увидел Женька — между камнями колышется что-то белое. Это Миловидов привязал к стволу тозовки свою майку и просунул ее в щель.

Женька кричал, размахивал руками, наконец догадался — снял штормовку и помахал ею. Майка исчезла, и через полминуты раздался еще один щелк — объяснились.

Ну и повозились же мы с этими глыбами! Ну и поворочали мы рычагами “первого” и “второго” рода! Хорошая получилась экскурсия в тысячелетия для обмена опытом со строителями пирамид...

Сгоряча чуть не обкормили “проголодавшегося”. А после обеда похватали кораблики и пошли. “Это от нервов”, — сказала бы моя жена.

Вот когда мы выскочили на гребень физического и нервного напряжения этих дней! Очень хорошо, что пошел дождь. Нам надо было отдохнуть. Нас надо было убедить, что надо отдохнуть. Дождь — мы вынуждены отдыхать. Только из-за дождя. Других причин нет. Ничего не было. Никакого ЧП. А завтра будет вёдро и отличная рыбалка. Но Миловидов останется в лагере — он дежурный, его очередь.

Так мы пили чай и беседовали. И ни слова не обмолвились о ЧП. Но весь вечер вспоминали приключения, ну прямо как пассажиры такси вспоминают все им известные автомобильные происшествия.

Долго потом мы никому не рассказывали об этом случае, не хотели пугать близких — ведь упрутся и не пустят в очередной поход. Не менее трех маршрутов прошел после того каждый из нас. В 1969 году был я на Подкаменной вместе с женой. Ночевали в том самом зимовье. По тем самым курумникам ходили...

А теперь, пожалуй, уже можно вспомнить о приключении на берегу “Реки, по которой не возвращаются”, и о славной спасительнице — Тозовке № 73...

Только прошу читателей учесть, что, несмотря на истечение “срока давности”, по вполне понятным, надеюсь, причинам в этом очерке имена участников событий несколько изменены.

<< Назад  Далее >>

Вернуться: Ветер странствий / №7