Валерий КРАВЕЦ. АТТААХЫН КЕПСЕЛЬ С ТАЙМЫРА

Кравец Валерий Ефимович. Родился в 1939 г. Окончил факультет журналистики Киевского государственного университета и сценарный факультет Всесоюзного государственного института кинематографии. Более двух десятков лет живет и работает в Норильске, с 1974 г. — собственный корреспондент Гостелерадио СССР по северным районам Красноярского края. По роду занятий Валерий Ефимович бывал на многих полярных станциях, на всех атомных ледоколах, работал в Арктике на трассе Северного морского пути. Хорошо знаком с жизнью малых народов Таймыра. Он — автор нескольких сборников стихов, телевизионных документальных фильмов и более чем 500 телевизионных сюжетов. Член Союза журналистов СССР, действительный член Географического общества Союза ССР. В июле 1985 г. награжден орденом «Знак Почета».

«Аттаахын» — долганское слово. Точного перевода оно не имеет, а приблизительно означает: «составлять целое из кусочков».

Когда не хватает одной целой доски для столешницы, умельцы подбирают несколько кусков, и тогда получается: аттаахын хырайдак остол — «лицо стола сделано из кусочков дерева».

Когда не хватает цельного стекла, чтобы застеклить окно в тундровом жилище, умельцы используют обрезки, и тогда получается: аттаахын стеклолаак тундук — «из кусочков стекла окно».

Когда остаются обрезки песцовых или заячьих шкур, тундровичка никогда не выбросит их, а, нанизав на нитку или оленью жилу, спрячет до поры до времени в мешок. А потом сошьет из них прекрасное теплое одеяло, и все это будет называться «аттаахын хорган».

Просматривая после командировки в тундру свою записную книжку, я обнаружил в ней много записей, которые сами по себе вроде бы незначительны, как кусок доски, осколок стекла или песцовые уши. Но, памятуя о законе тундры — по-хозяйски относиться даже к мелочам, попытался из разрозненных впечатлений составить целое. И получился: аттаахын кепсель (кепсель означает «рассказывать») — «очерк, составленный из наблюдений», встреч, коротких записей и просто впечатлений, которые сберегла память-

Самолета в Усть-Аваме очень ждали. Самолет — это почта, свежие продукты, новые люди.

Сначала закричали ребятишки:

— Самолет! «Аннушка»!

На берег выбежало все население поселка.

Сделав резкий заход, гидросамолет мягко сел на воду и подплыл к берегу.

Первой сошла молодая нганасанка. Она несла белоснежный детский конверт, из которого розовело маленькое личико. Ребенок родился в Дудинке, прибыл на самолете в Усть-Авам, а отсюда на колхозной моторке их доставят за 100 км на дальнее стойбище.

Вышла из самолета пожилая долганка с чемоданом, молодой парень с этюдником.

Летчики выносят коробок пятнадцать с кинофильмами. Это вызывает великое ликование.

И только одна девушка, не получив то ли долгожданного письма, то ли посылки, заключает:

— Какой невеселый самолет.

Внешнее однообразие тундрового бытия, стабильность жизненного уклада должны бы, казалось, сделать существование здесь весьма серым. И в самом деле, одна женщина в Усть-Аваме сказала мне:

— На поселке только и разговора у мужиков — у кого какой нож, авторучка, собака. А сейчас дискуссии о «Буране» все свободное время занимают.

Может, подметила она что-то и верно, но я считаю, что этим не ограничивается круг их интересов. Когда в низком помещении красного чума, двери которого обиты оленьими шкурами, собираются люди, и Проня, киномеханик, спрашивает: «Какой фильм смотреть будем?» — единогласно выбирается «Обыкновенный фашизм». И смотрят его сурово и напряженно.

Нелегко здесь живется. Даже кирпич привозят сюда на самолете — два летных часа от Дудинки. На берегу Авама лежит мешков тридцать, в каждом по 10—15 кирпичей. В основном это будущие печи, которые сложит специально откомандированный сюда из окружного центра человек. А печи — серьезный вопрос в полярную зиму.

Контрастное своеобразие быта подчеркивают и здешние девушки, которые, уходя в тундру, как в парк культуры и отдыха, распевают песни «Куба — любовь моя» и «Хорошо, когда снежинки падают» в собственном переводе на долганский. Впечатляюще звучат у них и песни, сложенные их землячкой Огдо Аксеновой (сейчас она член Союза писателей СССР, работает на радио в Дудинке). А потом я слышал на украинском языке песню «Впали роси на покоси» из кинофильма «Роман и Франческа». Теперь понятно, почему киномеханик Проня показывал его пять раз...

На берегу Турдагино единственный чум — долган Безруких. Хозяин, Спиридон Григорьевич, отсутствовал — рыбачил. Встретила нас Полина Романовна, его жена. В чуме светло и чисто, что несколько не вязалось с прежними представлениями о такой жилплощади. Впрочем, раньше здесь и не могло быть иначе.

Я с удовольствием поздравил 19-летнюю Люду с зачислением ее в Красноярский мединститут. Восемь лет она училась в Волочанке, 9-й и 10-й классы окончила в Красноярском интернате для северян. Скоро сюда же приедет Нина, окончившая восьмилетку в Дудинке.

Нынешней зимой в Дудинском интернате будут учиться 8-летний Коля, 11-летняя Маша и 14-летний Гриша.

Полине Романовне не впервой провожать детей в дорогу. В геологической экспедиции на Тарее трудится Митя, плотничает в Курье Федор, Галя — студентка третьего курса Ленинградского пединститута им. Герцена, Афоня — тракторист, а Ивана ждут из армии.

Вот это семья! Приятно, ей-богу! Люда, воспользовавшись оказией, пишет записку сородичам на дальнее стойбище, куда лежит наш путь. Сидит на оленьей шкуре, пишет шариковой ручкой с фестивальной эмблемой, а столешницей ей служит шестой том Сочинений Джека Лондона...

В облике некоторых представителей нганасанской народности проскальзывает что-то индейское. Встречаются среди них смуглолицые мужчины с длинными — до плеч — волосами, тронутыми изморозью седины. Может быть, даже на памяти этого поколения те времена, когда, смастерив остяцкий лук, шли их прадеды на промысел.

Остяцкий лук стоил в те времена столько же, сколько и домашний олень. Не просто было подобрать тугие корни смолистой северной лиственницы, при помощи налимьего клея обернуть их берестой. И тогда, натянув тетиву, пустить звонкую стрелу вслед быстрому дикому оленю.

За время поездки по тундре я не видел ни одного лука. И мне почему-то стало жаль, что даже в ребячьих играх не осталось этого древнего оружия, а скорее — произведения искусства народных умельцев.

Нганасаны еще продолжают ловить песца традиционным способом. По берегу Дудыпты на высоких местах, как колодезные журавли, стоят песцовые пасти.

И точно так, как и много лет назад, выходят нганасаны на ветках (лодках) выметывать невод.

А когда, выбрав из невода рыбу, приносят крупного чира, нельзя не подивиться той ловкости, с которой нганасанские женщины разделывают рыбу.

Нганасаны не обиделись на нас, когда мы вежливо отказались разделить с ними трапезу. Они ели чира, макая его в соль, ели его розовое сырое мясо и делали это степенно и со вкусом.

Мы лакомились рыбой соленой, предложенной нам здесь, похрустывали... редиской, которой угостили нас в Усть-Аваме. В середине августа самое ее время, а растет она прямо в земле, подсыпанной в завалинку дома.

Во время нашего ужина в чум вбежала 15-летняя девочка и, подбросив несколько веток ивняка в костер, повесила еще один чайник. Когда я через несколько минут вышел из чума, то увидел далеко на реке маленькую точку. И стало понятно: девочка греет чай возвращающемуся с осмотра сетей отцу. Старой доброй традиции жить долго...

Котуй — небольшой поселок в 100 км от Хатанги — стоит на берегу реки, давшей ему свое имя. Прямо в крутом берегу пробита шахта, одна из самых северных и самых маленьких в мире. Но она здесь нужна — уголь находится, что называется, сразу под ногами, транспортировать его недалеко, а нужду в нем испытывают все организации района и жители Хатанги, Волочанки, Катырыка, Хеты, Новой, Жданихи, Новорыбной, Касистого, Сындасски, Крестов.

Долганы гордятся углем Котуя. Он им нравится. Углем пользоваться — не надо дрова колоть. Опять же дров на ночь заготовить трудно, особенно на полярную.

Уголь вошел даже в долгановский фольклор. Среди множества народных загадок, обработанных поэтессой Огдо Аксеновой, есть такая:

Глыба черная лежала Как весенний снег, лоснясь. Лишь в огонь она попала, Сразу кровью облилась.

Авторы загадки очень наблюдательны. Уголь Котуя — прекрасное энергетическое топливо. Он длиннопламенный, высококалорийный, зольность небольшая. Дойти до шахты из поселка можно за 10 минут. Но для этого надо спуститься по лестнице, которую все здесь называют шахтерской, для чего надо миновать 14 маршей по 14 ступеней.

Сама шахта особого впечатления не производит, работает здесь комбайн «Кировец», ленточные транспортеры, а вся подземная группа составляет менее ста человек.

Шахтеры Котуя живут в стандартных квартирах, в которые сразу же завозится полированная мебель. Есть центральное отопление, канализация, но имеется и печное отопление на случай аварии, а главным образом для пирогов — в духовке они получаются пышнее, а в Котуе толк в пирогах знают.

Обо всем этом приятно писать, потому что до недавнего времени в арктическом Котуе жили в дощатых шалашах, и можно понять старожилов, которые иронизируют над новоселами, имеющими комфортабельное жилье, когда те называют себя полярниками. Но основания так называть себя у них все же есть...

Нганасан Яне Купчик прожил в тундре 60 лет. Он знал ее вдоль и поперек, но та пурга, которая застала его далеко от стойбища, оказалась хитрее его. И понял он это, когда через 10 дней вышел к морю, за сотню километров от своего балка, когда силы стали оставлять измученное тело, а ночевки в куропаточьем чуме, то есть в снегу, не восстанавливали их.

Потом он наткнулся на песцовый капкан. Яне Купчик ловко снял промерзшую приваду и понял, что это может спасти ему жизнь. Сырого протухшего мороженого мяса хватило на несколько дней, а там встретился еще один капкан.

Усталость и голод обволакивали туманом его рассудок. Яне Купчик все чаще и чаще видел вдали, у горизонта, свой балок и устремлялся к нему, но это был всего лишь мираж в снежной пустыне.

Самым главным для Яне Купчика было не потерять направление. По мере удаления от моря возрастала вероятность встретить человека или жилье, и тогда инстинкт тундровика подсказал ему решение.

Когда в первые 10 дней погибли олени из его упряжки, он забрал с собой маут. И теперь он тащил этот тяжелеющий день ото дня кожаный ремень за собой, который оставлял на снегу четкий след. Он не позволял Яне Купчику кружить, помогал выдерживать направление.

Яне Купчик пришел в бригаду через месяц, хотя, впрочем, особого удивления его появление не вызвало. Люди радовались и убеждались, что тундровик в тундре не пропадет...

Я стоял на крутом берегу над Хатангой-рекой. Внизу, у самого берега, — ледовый аэродром. Самолеты стартуют один за другим: наконец-то есть погода, а дел невпроворот.

Я смотрю, как поднимаются в небо серебристые птицы, и вспоминаю птицу другую, деревянную. По-долгански она называется «чычаак», и старики до недавнего времени вырезали ее в час рождения ребенка. Чычаак олицетворяет человеческую судьбу и хранится среди домашнего скарба для единственной цели — взлететь на погребальный крест своего владельца и остаться навсегда на погосте.

Новая жизнь дала тундровикам новую птицу — серебристую. Она вошла в судьбу тундровиков вестником новых высот, которых достиг народ оленьего края.

<< Назад  Далее >>

Вернуться: Полярный круг